Воспарилл запел мелодичным голосом. Мгновение спустя к нему присоединились остальные, и постепенно хор голосов окреп, поднявшись к куполу ветвей и дальше, к звездному небу:

Хвосттрубой не знал слов, поэтому просто смотрел на поющих. Даже Завывайт пел, закинув голову и закрыв от восторга глаза. Шустрик сидел рядом и слушал в почтительном молчании. Свистящие звуки Языка Предков поднимались высоко в ночное небо.

Что-то в этой песне беспокоило Фритти. Виро Вьюга был очень храбрым и красивым, но он покинул этот мир самым первым, в еще незапамятные времена. В песне о Первородном говорилось так, словно его можно было видеть, можно было обнюхать. Хвосттрубой оглянулся на серьезные, поднятые вверх морды, и его пробрала дрожь. Песня кончилась. Глядя поверх раскинувшегося перед ним моря ушей, усов и блестящих глаз, Воспарилл начал говорить:

— В эту таинственную ночь, когда мы вспоминаем жертву Виро Вьюги, я бы хотел рассказать о другом коте, который пострадал давным-давно. — Принц-консорт говорил медленно и размеренно, и даже шалопаи из первого ряда стали внимательно слушать.

— Когда-то принц Многовержец был наказан лордом Тенглором Огнелапом, братом Виро Вьюги. Превращенный в существо, которое мы называем Мурчелом, он должен был служить Племени в наказание за свою гордыню. И он страдал. Заслуженно? Возможно.

Многие поколения его потомков служили нашим предкам, почитали их, заботились о них. За многие и многие века Племя и Мурчелы стали ближе друг к другу. Многие из Племени стали зависеть от Мурчелов и привыкли только от них получать то, что прежде Племя всегда добывало само.

Фритти заинтересовался рассказом. Чутколап говорил, что возле трона Харара чувствуется влияние Верзил, и Воспарилл, похоже, собирается обсудить это со всем Племенем, собравшимся на праздник.

— Многие из живущих сегодня считают, что Племя изнежилось, — продолжал Воспарилл, — что многие из нас привыкли во всем полагаться на этих странных безволосых котов, словно они и есть наши отцы и матери. Некоторые считают, что это говорит об упадке, о нашей слабости. Я в этом не вполне уверен. — Непроницаемый взгляд Воспарилла обвел сидящее внизу Племя.

Каков был грех Многовержца? Гордыня. Разумеется, все мы горды — разве мы не венец творения? Разве не мы лучше всех знаем сложный земной танец? Разве все это не достаточная причина для гордости?

Возможно. Но разве не гордыня Живоглота, не его стремление быть повелителем всего сущего привели к смерти Виро Вьюги? Разве после этого не лишилась навеки музыка мира своего чистого белого тона?

А может быть, Мурчел, это несчастное существо, живущее со своими соплеменниками в страшной тесноте, бродящее по свету без когтей к шкуры, — может быть, это заслуживающее презрения существо все-таки может нас чему-то научить?

Слушатели заметно скучали, но из почтения к Воспариллу удерживались от разговоров. Хотя многие уже ерзали и перешептывались.

Хвосттрубой задумался о том, что сказал Воспарилл. Слова принца вызвали у него какое-то ощущение горечи, едва уловимый запах разложения. Шустрик слушал не отрываясь. Запевайт вертел головой по сторонам — искал приятелей.

— …потому что если мы, в своей гордыне, — продолжал Воспарилл, сверкая раскосыми глазами, — если мы позволяем содержать и кормить себя этим в высшей степени низкородным существам, кто может сказать, что это плохо? А может, так и надо, может Праматерь Муркла хочет, чтобы таким образом мы гордые охотники, научились смирению?…

Вдруг Завывайт вскочил.

— Харар! — возбужденно шепнул он. — Я же совсем забыл! Мой учитель, Сластенли, должен рассказывать сегодня одну из старинных историй, а я должен помочь ему подготовиться! Простите меня, но мне нужно бежать! О, Плясунья Небесная, он же откусит мне нос!

Не дожидаясь ответа, Завывайт-Запевайт бросился прочь, перепрыгивая через лежащих котов.

Когда Хвосттрубой снова перевел взгляд на возвышение, он увидел, что Воспарилл уже кончил говорить. Слушатели сразу же оживились. Фритти повернулся к другу:

— Ну и что ты думаешь обо всем этом?

Шустрик вышел из задумчивости и какое-то мгновение непонимающе смотрел на Фритти.

— Даже не знаю. Это все так замечательно. Я думал о том, что сказал Воспарилл, и чувствовал, словно впереди горит какой-то свет и я непременно должен до него дойти. Дело даже не в самих словах, но что-то из сказанного вызвало это… такое необыкновенное чувство, но, боюсь, я не сумею его объяснить.

— А во мне его слова вызвали тревогу, но тоже не объясню почему. Ну что же, наверное, нам, чужакам, этого не понять. Но и племя Воспарилла, похоже, не слишком серьезно отнеслось к его словам.

Перерыв продолжался, группки котов болтали, оживленно общались. Сквозьзабор, подойдя к краю возвышения, разговаривал с сидящими впереди друзьями.

— В ближайшее время здесь, кажется, ничего не случится. Мне нужно выйти на минутку. Останешься здесь и подождешь меня?

— Да, я лучше полежу здесь и посмотрю.

Фритти пробрался через толпу и ушел в лес, за край поляны. Позже, закопав за собой ямку, он пошел обратно, с наслаждением вдыхая влажный после дождя воздух.

Когда он шел высоко подняв голову, его ноздрей коснулся какой-то экзотический запах. На мгновение Фритти остановился и принюхался. Запах волновал, опьянял, манил. Хвосттрубой двинулся на запах.

Как раз за возвышением, где сидело семейство королевы, он обнаружил растения с крошечными белыми цветами. От них и исходил этот дразнящий запах, и какое-то время Фритти просто стоял, упиваясь им.

От этого запаха он почувствовал жар и слабость в ногах. Запах возбуждал и успокаивал, Фритти ощущал звон в ушах и покалывание во всем теле. Шагнув вперед, он сорвал зубами один листок, подержал во рту и проглотил. Листок оказался горьковатым на вкус, но вызвал желание съесть еще. Словно во сне, Хвосттрубой сорвал и проглотил еще один лист… и еще…

— Эй! Чем это ты тут занимаешься? — Голос был громкий и сердитый. Фритти отпрыгнул подальше от цветущих растений. Позади него стоял большой кот. — Сюда еще нельзя, — неодобрительно произнес незнакомец. — И зачем ты столько съел?

Фритти плохо соображал, голова кружилась. Его качало из стороны в сторону.

— Простите… я не знал… а что это такое?

Незнакомец недоверчиво посмотрел на него:

— Ты хочешь сказать, что никогда раньше не видел духмяны, кошачьей мяты? Ладно, приятель, не морочь мне голову! Я не вчера родился. Ну-ка пошел отсюда! Иди-иди! Топай побыстрей! — Большой кот сделал угрожающий жест.

Хвосттрубой пустился наутек. Чувствовал он себя очень странно.

«Духмяна, — подумал Фритти. — Значит, это кошачья мята».

Ему казалось, что соседние деревья качаются, наклоняются к нему, а земля, казавшаяся ровной, уходит из-под лап.

«Может, все мои лапы стали разной длины?» — недоумевал он.

Вернувшись на поляну, Хвосттрубой почувствовал страх: вокруг него то появлялись, то исчезали незнакомые усатые морды. Где Шустрик? Он должен найти Шустрика.

Наконец он обнаружил котенка. Но чтобы добраться до него, понадобилось немыслимо долгое время; в конце концов Фритти подошел к Шустрику. Попробовал было заговорить, но почувствовал острый приступ тошноты. Как в тумане Хвосттрубой видел испуг на мордочке Шустрика, но голос шел, казалось, откуда-то издалека.