С тем лорд Тенглор и удалился. Племя изгнало уродливого Многовержца, прозвав его Мурчелом — что значит «лишенный солнечного света», и он и все потомки его с тех пор ходят на задних лапах, ибо передние лапы Мурчела растут слишком высоко и не достают до земли.

Многовержец, захватчик, наказанный Первородным, был первым из Верзил. Они долго служили Племени: укрывали нас от дождя и кормили нас, когда охота была неудачна. И если иные из нас ныне служат опозоренному Мурчелу, то это уже другой рассказ, для другого Сборища.

«Мы — Племя, и ныне ночью мы в один голос говорим обо всех деяниях наших. Мы — Племя».

Окончив свое сказанье, Жесткоус спрыгнул со Стены с силой, редкостной для его почтенных лет. Все Племя почтительно склонило головы к передним лапам, пока он удалялся.

Близился к концу Час Прощального Танца, и Сборище распалось на небольшие группки — кошки прощались, обсуждая легенду и просто болтая. Хвосттрубой и Маркиз немного помедлили, строя с Цап-Царапом и другими молодыми охотниками планы на следующий вечер, и покинули Сборище.

А на обратном пути через поля они на бегу наткнулись на крота, хлопотавшего возле своей норы. Немножко погоняв его, Маркиз свернул ему шею, они поели и с набитыми животами расстались у крыльца Фритти.

— Мягкого засыпанья, — пожелал другу Тонкая Кость. — Если тебе завтра понадобится моя помощь, я буду на Опушке Дубравы к Часу Подкрадывающейся Тьмы.

— И тебе приятных снов, Маркиз. Ты настоящий друг.

Тонкая Кость взмахнул хвостом и скрылся. Фритти залез в ящик, выставленный для него Верзилами, и погрузился в мир снов.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Фритти Хвосттрубой родился предпоследним из пяти котят выводка. Когда его мать, Индесса Травяное Гнездышко, впервые обнюхала и досуха вылизала его новехонький мех, то учуяла в нем что-то особенное — неуловимый оттенок чего-то, что не могла бы назвать. Его слепые младенческие глазки, ищущий ротишко были чуть настойчивее, чем у других братцев и сестриц. Умывая его, она ощутила щекотание в усах, словно бы указание на какое-то незримое отличие.

«Может быть, он станет великим охотником», — подумала она. Отец его, Полосар, был без преувеличений статным, могучим котом — от него даже как бы веяло Древностью, особенно в ту зимнюю ночь, когда она спела с ним Брачную Ритуальную.

Но теперь Полосар исчез — влекомый чутким носом за каким-то смутным желанием, — а ее, естественно, оставил растить его потомство в одиночку.

Фритти рос, и ее перестали посещать первоначальные предчувствия. Семейные заботы и тяжкие повседневные труды по взращиванию выводка притупили многие тончайшие ощущения Травяного Гнездышка.

Хотя Фритти был котенком веселым и дружелюбным, способным и легко схватывающим, он так и не достиг той мощи и размеров, которые должен был бы унаследовать от охотника-отца. К тому времени, когда Око трижды открылось над ним, он был все еще не больше своей старшей сестрицы Тайри и куда меньше обоих братцев. Его короткий мех сплошь испещряли необычные абрикосово-оранжевые крапинки; лишь вокруг лап и хвоста красовались белые колечки, да лоб отмечен был небольшой молочной звездочкой.

Некрупный, но ловкий и подвижный — при некоторой котеночной неуклюжести, — Фритти проплясал все первое время жизни. Он резвился с братцами-сестрицами, гонялся за жуками, листьями и прочими мелкими движущимися предметами и закалял свое юное терпение, изучая точную науку охоты, которой Индесса Травяное Гнездышко обучала свой выводок.

Хотя семейное логово ютилось в груде щепок и щебня за одной огромной постройкой Верзил, Индессе долго не хотелось выводить котят за пределы гнездовья Мурчела, на открытое пространство, — для детей Племени равно важны и городская, и лесная наука. Ведь от того, насколько они станут подвижны, ловки и бесшумны, зависит их выживание — где бы они ни находились.

Куда бы ни направлялась из логова Травяное Гнездышко, ее юные воспитанники рыскали близ нее беспорядочной резвой оравой. С терпением, передавшимся ей от бесчисленных поколений, она учила своих озорников основам выживания: внезапному замиранию, устрашающему прыжку, точному вынюхиванию, мгновенному смертельному удару — всей охотничьей премудрости, которую знала. Она учила, показывала, проверяла; вновь и вновь терпеливо повторяла урок, покуда он не усваивался.

Конечно, терпение частенько истощалось и у нее, и время от времени проворный шлепок лапы по носу карал нерадивого за небрежение к науке. Выдержка не безгранична даже у матери из Кошачьего Рода.

Фритти любил учиться больше всех других котят Травяного Гнездышка. Однако и он порой бывал невнимателен, отчего ныл и его нос — особенно когда семья выходила в поля и рощи. Соблазнительные посвисты-чириканья крылянок и въедливые, незапамятно знакомые запахи этих мест заставляли его на миг забываться, тихонько мурлыча в кроне дерева и проветривая шкурку. Эти мечтания обычно прерывал быстрый материнский шлепок по мордочке. Она научилась распознавать этот его отсутствующий взгляд.

Грань меж сном и явью считалась в Племени восхитительной. Хотя оно и знало, что приснившейся Писклей не утолишь голода при пробуждении, а привидевшиеся сражения не оставят ран, были все же и поддержка, и облегчение в этих грезах, бесполезных в мире бодрствования. Племя и наяву так зависело от почти непостижимого — от чувств, предчувствий, ощущений и побуждений, — а грезы так противоречили множеству насущных нужд, что одно подкрепляло другое, сливаясь в нераздельное целое.

Все Племя обладало острейшими чувствами — от них зависели жизнь и смерть. Немногие, впрочем, постепенно становились яснозрячим и, провидцами, которые развили свою проницательность и чувствительность много более, чем даже высшая прослойка Племени.

Фритти был большим мечтателем, и поначалу его мать питала надежду, что у него, возможно, дар провидца. Он выказывал случайные вспышки удивительно глубоких предчувствий: однажды он, зашипев, согнал своего самого старшего братца с высокого дерева, а через миг ветка, на которой только что стоял брат, подломилась и рухнула. Бывали и другие намеки на глубокую его зрячесть, но покуда время бежало, а он выходил из котячества — таких случаев стало меньше. Он сделался рассеяннее — скорее просто мечтатель, чем толкователь предчувствий. Мать решила, что ошибалась, и, когда приблизился День Именования Фритти, начисто об этом забыла.

Перед первым же Сборищем после своего третьего Ока юным кошкам предстояло Именование. Именование было церемонией величайшей важности.

По законам Племени все кошки получали по три имени: имя сердца, имя лица и имя хвоста. Имя сердца котенку давала мать при рождении. Это было имя на древнем кошачьем языке, Языке Предков. Его употребляли только кровные родичи, ближайшие друзья и те, с которыми молодые кошки соединялись в Брачном Ритуале. Фритти было как раз такое имя.

Имя лица давали юнцам Старейшины перед первым их Сборищем, — имя на общем языке всех теплокровных тварей, на Едином Языке. Оно могло употребляться повсюду, где требуется имя.

Что же до имени хвоста, большинство Племени утверждало, что все кошки с ним и на свет родились; дело попросту в том, чтобы открыть его. Это открытие было очень личной штукой — оно никогда не обсуждалось, им ни с кем не делились.

Во всяком случае, достоверно, что некоторые члены Племени так и не сумели открыть свое имя хвоста и умерли, зная только два других. Многие говорили, что кошка, которая пожила у Верзил — у Мурчела, — утрачивала всякое желание найти это имя и толстела в неведении. Имена хвостов были для Кошачества так важны, таинственны и редкостны, что о них очень неохотно говорили и о них не было единого мнения. Либо открыл это имя, либо не открыл, сказали Старейшины, и нет способа ускорить дело.